Илия-модератор сжигает огнём поднебесным,
авторучкою крыжа убитых, бормочет: "Зачёт".
Постреляет, устанет, присядет в потёртое кресло
и раскурит от собственной молнии свой табачок.

Громовержец-чудак впопыхах не того покарает.
Разобраться б ему… да куда там! Вдогонку добьёт.
Под горячую руку бабахнет по ангельской стае
и попАдают нА землю особи, сбитые влёт...

Мне не сложно глаза разлеплять по утрам, спозаранку,
но за окнами, как и всегда, трепотня ни о чём.
И мужик так же крестится, в сторону бросив вязанку,
подпирая фундамент растёртым от лямки, плечом.

Что ни башня в России, то крен много круче Пизанской,
что ни терем – лохмотьями время былых позолот.
Возведённый на царство, подумав, в четверг отказался,
мотивируя тем, что не любит народных острот.

Позалеплены рты чем-то слабо похожим на пластырь,
каждый третий придавлен к паркету веригами лжи.
Отвалился кусок от больной рококошной пилястры
и за ней как-то сразу осыпалась странная жизнь.

С виртуальных молитв не припухнут глаза и коленки,
и не ропщет душа, ублажая безумный каприз.
Мне и выпить – не грех, и по пьянке забацать фламенко,
отзываясь послушно на "эй", "синьорита" и "кис".

Из наушников – сладкоголосая "бесамемуча",
водит в памяти фотоотчёт бесовской хоровод,
где Христа на кресте окровавленном бес сам и мучил,
призывая в помощники праздный, ленивый народ.

Где толпа, ошалев от жары и прокисшего пива,
колыхнулась вперёд, а потом отшатнулась назад.
И ребёнок сказал в тишине: "Этот дядя красивый...
Но избитый, голодный и видно, что жизни не рад"...

Эй, правитель, седлай бронепоезд, выстраивай танки.
Я почти отомкнула замок золочёным ключом...
Вижу ангелов полупрозрачных и чьи-то останки…
Тот же самый Христос,
и ребёнок…
и бес за плечом...